Неточные совпадения
— Филипп на Благовещенье
Ушел, а на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный
был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя
сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не стала я тревожиться,
Что ни велят — работаю,
Как ни бранят — молчу.
Гости,
выпивши по рюмке водки темного оливкового цвета, какой бывает только на
сибирских прозрачных камнях, из которых режут на Руси печати, приступили со всех сторон с вилками к столу и стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр.
Первый (как узнал я после)
был беглый капрал Белобородов; второй — Афанасий Соколов (прозванный Хлопушей), ссыльный преступник, три раза бежавший из
сибирских рудников.
Но Пугачев не
был пойман. Он явился на
сибирских заводах, собрал там новые шайки и опять начал злодействовать. Слух о его успехах снова распространился. Мы узнали о разорении
сибирских крепостей. Вскоре весть о взятии Казани и о походе самозванца на Москву встревожила начальников войск, беспечно дремавших в надежде на бессилие презренного бунтовщика. Зурин получил повеление переправиться через Волгу.
Это она сказала на
Сибирской пристани, где муравьиные вереницы широкоплечих грузчиков опустошали трюмы барж и пароходов, складывали на берегу высокие горы хлопка, кож, сушеной рыбы, штучного железа, мешков риса, изюма, катили бочки цемента, селедок, вина, керосина, машинных масл. Тут шум работы
был еще более разнообразен и оглушителен, но преобладал над ним все-таки командующий голос человека.
Но механическая работа перенасыщенной памяти продолжалась, выдвигая дворника Николая, аккуратного, хитренького Осипа, рыжего Семена, грузчиков на
Сибирской пристани в Нижнем, десятки мимоходом отмеченных дерзких людей, вереницу их закончили бородатые, зубастые рожи солдат на перроне станции Новгород. И совершенно естественно
было вспомнить мрачную книгу «Наше преступление». Все это расстраивало и даже озлобляло, а злиться Клим Самгин не любил.
— И, может
быть, все позорное, что мы слышим об этом
сибирском мужичке, только юродство, только для того, чтоб мы преждевременно не разгадали его, не вовлекли его в наши жалкие споры, в наши партии, кружки, не утопили в омуте нашего безбожия… Господа, — творится легенда…
В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола
были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами
сибирских солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
«Варвара хорошо заметила, он над морем, как за столом, — соображал Самгин. — И, конечно, вот на таких, как этот, как мужик, который необыкновенно грыз орехи, и грузчик
Сибирской пристани, — именно на таких рассчитывают революционеры. И вообще — на людей, которые стали
петь печальную «Дубинушку» в новом, задорном темпе».
Нужды нет, что якуты населяют город, а все же мне стало отрадно, когда я въехал в кучу почерневших от времени, одноэтажных, деревянных домов: все-таки это Русь, хотя и
сибирская Русь! У ней
есть много особенностей как в природе, так и в людских нравах, обычаях, отчасти, как вы видите, в языке, что и образует ей свою коренную, немного суровую, но величавую физиономию.
За обедом, кроме домашних — дочери генерала с ее мужем и адъютанта,
были еще англичанин, купец-золотопромышленник и приезжий губернатор дальнего
сибирского города. Все эти люди
были приятны Нехлюдову.
Полуэтап
был расположен так же, как и все этапы и полуэтапы по
сибирской дороге: во дворе, окруженном завостренными бревнами-палями,
было три одноэтажных жилых дома.
Подлинная бумага отправлена в то место, где она содержалась во время суда, и, вероятно,
будет тотчас же переслана в
Сибирское Главное Управление.
Везде стояла старинная мебель красного дерева с бронзовыми инкрустациями, дорогие вазы из
сибирской яшмы, мрамора, малахита, плохие картины в тяжелых золоченых рамах, — словом, на каждом шагу можно
было чувствовать подавляющее влияние самой безумной роскоши.
Это
был бойкий
сибирский город, совсем не походивший на своих «расейских» братьев.
Это
был знаменитый в летописях
сибирской золотопромышленности Варваринский прииск, открытый Василием Бахаревым и Александром Приваловым в глубине Саянских гор, на какой-то безыменной горной речке.
Было несколько миллионеров, преимущественно с
сибирской стороны.
На них разместилось все, что
было именитого на десятки тысяч верст: московские тузы по коммерции,
сибирские промышленники, фабриканты, водочные короли, скупщики хлеба и сала, торговцы пушниной, краснорядцы и т. д.
Привалов перезнакомился кое с кем из клубных игроков и, как это бывает со всеми начинающими, нашел, что, право, это
были очень хорошие люди и с ними
было иногда даже весело; да и самая игра, конечно, по маленькой, просто для препровождения времени, имела много интересного, а главное, время за
сибирским вистом с винтом летело незаметно; не успел оглянуться, а уж на дворе шесть часов утра.
На ней
был оригинальный вид
сибирского прииска, заброшенного в глубь Саянских гор.
Уссурийская тайга — это девственный и первобытный лес, состоящий из кедра, черной березы, амурской пихты, ильма, тополя,
сибирской ели, липы маньчжурской, даурской лиственницы, ясеня, дуба монгольского, пальмового диморфанта, пробкового дерева с листвой, напоминающей ясень, с красивой пробковой корой, бархатистой на ощупь, маньчжурского ореха с крупной листвой, расположенной на концах сучьев пальмообразно, и многих других пород.
Натуралист-ботаник отметил бы здесь, кроме кедра,
ели, даурской березы и маньчжурского ореха, еще
сибирскую лиственницу, растущую вместе с дубом и мелколистным кленом, «моно» — собственно, орочское название этого дерева; академик Максимович удержал его как видовое.
«
Будь моей Гаетаной», — говорил я ей, читая «Изувеченного» Сангина, и воображал, как она проводит меня в
сибирские рудники.
Долго терпел народ; наконец какой-то тобольский мещанин решился довести до сведения государя о положении дел. Боясь обыкновенного пути, он отправился на Кяхту и оттуда пробрался с караваном чаев через
сибирскую границу. Он нашел случай в Царском Селе подать Александру свою просьбу, умоляя его прочесть ее. Александр
был удивлен, поражен страшными вещами, прочтенными им. Он позвал мещанина и, долго говоря с ним, убедился в печальной истине его доноса. Огорченный и несколько смущенный, он сказал ему...
Простой народ еще менее враждебен к сосланным, он вообще со стороны наказанных. Около
сибирской границы слово «ссыльный» исчезает и заменяется словом «несчастный». В глазах русского народа судебный приговор не пятнает человека. В Пермской губернии, по дороге в Тобольск, крестьяне выставляют часто квас, молоко и хлеб в маленьком окошке на случай, если «несчастный»
будет тайком пробираться из Сибири.
…Приглашения Тюфяева на его жирные,
сибирские обеды
были для меня истинным наказанием. Столовая его
была та же канцелярия, но в другой форме, менее грязной, но более пошлой, потому что она имела вид доброй воли, а не насилия.
Перемена
была очень резка. Те же комнаты, та же мебель, а на месте татарского баскака с тунгусской наружностью и
сибирскими привычками — доктринер, несколько педант, но все же порядочный человек. Новый губернатор
был умен, но ум его как-то светил, а не грел, вроде ясного зимнего дня — приятного, но от которого плодов не дождешься. К тому же он
был страшный формалист — формалист не приказный — а как бы это выразить?.. его формализм
был второй степени, но столько же скучный, как и все прочие.
Во Владимире стоял тогда
Сибирский уланский полк; я мало
был знаком с офицерами, но, встречаясь довольно часто с одним из них в публичной библиотеке, я стал с ним кланяться; он
был очень учтив и мил.
Привычка к оружию, необходимая для сибиряка, повсеместна; привычка к опасностям, к расторопности сделала
сибирского крестьянина более воинственным, находчивым, готовым на отпор, чем великорусского. Даль церквей оставила его ум свободнее от изуверства, чем в России, он холоден к религии, большей частью раскольник.
Есть дальние деревеньки, куда поп ездит раза три в год и гуртом накрещивает, хоронит, женит и исповедует за все время.
На воле… в маленьком городе на
сибирской границе, без малейшей опытности, не имея понятия о среде, в которой мне надобно
было жить.
Она увяла, как должен
был увянуть цветок полуденных стран на
сибирском снегу.
Тот, о ком я говорю,
был человек смелости испытанной, не побоявшийся ни «Утюга», ни «волков Сухого оврага», ни трактира «Каторга», тем более, что он знал и настоящую
сибирскую каторгу.
Неизменными посетителями этого трактира
были все московские сибиряки. Повар, специально выписанный Лопашовым из Сибири, делал пельмени и строганину. И вот как-то в восьмидесятых годах съехались из Сибири золотопромышленники самые крупные и обедали по-сибирски у Лопашова в этой самой «избе», а на меню стояло: «Обед в стане Ермака Тимофеевича», и в нем значилось только две перемены: первое — закуска и второе-«
сибирские пельмени».
В зале делалось душно, особенно когда зажгли лампы. Свидетелям не
было конца. Все самые тайные подвиги Полуянова выплывали на свет божий. Свидетельствовала крестьяне, мещане, мелкие и крупные купцы, какие-то бабы-торговки, — все это
были данники Полуянова, привыкшие ему платить из года в год. Страница за страницей развертывалась картина бесконечного
сибирского хищения. Многое Полуянов сам забыл и с удивлением говорил...
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие деньги брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого
сибирского хлеба. Ведь знали… У меня
есть ваше письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к прокурору, и все как на ладони. Вместе и в остроге
будем сидеть, а Харитина
будет по два калачика приносить, — один мужу, другой любовнику.
У них
были какие-то многолетние
сибирские счеты, которые в таких случаях являлись для Ечкина холодною водой, отрезвлявшею его самое законное негодование, как
было и в данном случае.
Прохоров добился аудиенции у Стабровского только через три дня. К удивлению, он
был принят самым любезным образом, так что даже немного смутился. Старый
сибирский волк не привык к такому обращению. Результатом этого совещания
было состоявшееся, наконец, соглашение: Стабровский закрывал свой завод, а Прохоров ежегодно выплачивал ему отступного семьдесят тысяч.
— В половодье-то я из Заполья вашу крупчатку повезу в Сибирь, папаша, а осенью
сибирскую пшеницу сюда
буду поставлять. Работы не оберешься.
— А как вы думаете относительно
сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня
есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
Из «мест не столь отдаленных» Полуянов шел целый месяц, обносился, устал, изнемог и все-таки
был счастлив. Дорогой ему приходилось питаться чуть не подаянием. Хорошо, что Сибирь — золотое дно, и «странного» человека везде накормят жальливые
сибирские бабы. Впрочем, Полуянов не оставался без работы: писал по кабакам прошения, солдаткам письма и вообще представлял своею особой походную канцелярию.
Ряды изб, по
сибирскому обычаю, выходили к реке не лицом, а огородами, что имело хозяйственное значение: скотину
поить ближе, а бабам за водой ходить.
— Борис Яковлевич… Ведь это что же такое, а? Это… это… Вам бы по-настоящему
сибирским исправником
быть!
— Представьте себе, Устенька, — продолжал старик. — Ведь Галактион получил везде подряды на доставку дешевого
сибирского хлеба. Другими словами, он получит сам около четырехсот процентов на затраченный капитал. И еще благодетелем
будет считать себя. О, если бы не мая болезнь, — сейчас же полетел бы в Сибирь и привез бы хлеб на плотах!
Первым объявился на Урале дедушка Колобок; он
был из
сибирских беглых.
Церквей
было не особенно много — зеленый собор в честь
сибирского святого Прокопия, память которого празднуется всею Сибирью 8 июля, затем еще три церкви, и только.
— Ну, я скажу тебе, голубчик, по секрету, ты далеко пойдешь… Очень далеко. Теперь ваше время… да. Только помни старого
сибирского волка, исправника Полуянова: такова бывает превратность судьбы.
Был человек — и нет человека.
Из станиц Михей Зотыч повернул прямо на Ключевую, где уже не
был три года. Хорошего и тут мало
было. Народ совсем выбился из всякой силы. Около десяти лет уже выпадали недороды, но покрывались то степным хлебом, то
сибирским. Своих запасов уже давно не
было, и хозяйственное равновесие нарушилось в корне. И тут пшеничники плохо пахали, не хотели удобрять землю и везли на рынок последнее. Всякий рассчитывал перекрыться урожаем, а земля точно затворилась.
Пароход приближался. Можно уже
было рассмотреть и черную трубу, выкидывавшую черную струю дыма, и разгребавшие воду красные колеса, и три барки, тащившиеся на буксире.
Сибирский хлеб на громадных баржах доходил только до Городища, а здесь его перегружали на небольшие барки. Михея Зотыча беспокоила мысль о том, едет ли на пароходе сам Галактион, что
было всего важнее. Он снял даже сапоги, засучил штаны и забрел по колена в воду.
А ты
поешь дорогого-то
сибирского хлебца, поголодуй, поплачь, повытряси дурь-то, которая накопилась в тебе, и сойдет все, как короста в бане.
Быстрою
сибирскою ездой шестьдесят верст сделали в пять часов: выехали пораньше утром, а к десяти часам
были уже на месте.